Как мы знаем, 8 января 1920 года в Ростов и Нахичевань вошла Красная армия. Многие горожане верили пропаганде белых и думали, что красные никогда не возьмут Ростов и Нахичевань, считали, что эти города надежно защищены. Ведь белогвардейские газеты утверждали, что Царицын был сдан по стратегическим соображениям. А вот Новочеркасск, Ростов и Нахичевань — это, мол, оплот белого движения и никто эти города сдавать не будет. Потому и неожиданным оказался приход красных для многих ростовцев и нахичеванцев. Для многих, но, конечно, не для всех. Ведь многие купцы, общественные деятели, гласные, понимая, что дела не так хороши у Белой армии, как утверждается, покинули не только Ростов и Нахичевань, но и Россию.
Так, в книге В. Смирнова «Летопись Нахичевани-на-Дону» приведены воспоминания нахичеванского художника С. П. Чахирьяна. Вот что он писал о тех днях:
«С вечера перестала ухать далекая артиллерийская канонада, извещая, что сопротивление деникинской армии сломлено. Потом по улице процокал копытами разъезд, а поздней ночью конница Красной армии беспрерывным потоком стала вливаться в улицы города. По четыре конника в ряд, изредка перемежаемые артиллерийскими батареями, полк за полком Красная армия вступала в город. Шли они мимо нашего дома вниз по 18-й линии, сворачивая по Софийской улице. Чуть приоткрыв ставни, мы, последние годы привыкшие к политическим переменам, все же с тревогой и интересом наблюдали новую смену власти в нашем городе».
Не менее интересное описание рождественского захвата Ростова и Нахичевани Красной армией дает известный советский писатель Всеволод Иванов в своем романе «Пархоменко»:
«Конармия стремительно приближалась к Ростову. Когда уже стало ясно, что Ростов падет не сегодня-завтра, Пархоменко назначили комендантом и начальником гарнизона Ростова. Нахичевань взяли в самое Рождество. Ока Городовиков, комдив-4 (командир 4-й дивизии) ехал по пустынному городу, выбирая дом для ночлега. Один из домов показался ему достаточно теплым. Городовиков постучался в дверь особняка. − Чей дом? − спросил он у лакея, открывшего дверь. − Конезаводчика Мирошниченко.
«Э, постой, погоди, − думает Городовиков, − никак, старый знакомый? Когда-то в Сальских степях служил я у тебя табунщиком и пастухом».
Вошел. Электричество освещало большую столовую, громадный буфет красного дерева и белый стол, на котором играл хрусталь, розовым блестели поросята, багряно отливали окорока, и в серебре струились большие рыбы.
− А где хозяин? − спросил Городовиков.
− Убежал.
− Не пропадать же столу, − сказал Городовиков и велел позвать гостей.
В час ночи пришли: Ворошилов, Буденный, Щаденко, Пархоменко. Гости с хохотом читали билетики из бристоля с фамилиями гостей…
Ворошилов шел вокруг стола и пальцем сшибал с бокалов белые квадратики. Обойдя стол, он сел на хозяйское место и сказал: «Хотя в нашей программе и не значится встречать Рождество, но всё же отказать хозяину неудобно. Прошу садиться, товарищи».
Гости сели… Ворошилов, направляя в бокал густую багровую струю вина, сказал:
− Предлагаю и другим, как и раньше, следовать за мной.
Он поднял бокал и сказал:
− Пью за Красную армию! Пью за красный Ростов!
(Иванов В. «Пархоменко». М. Воениздат. 1951 год. С. 379−380)
Конечно, сегодня сложно сказать, что в этом романе правда, а что художественный вымысел. В советские времена тоже любили создавать легенды и придумывать мифы. Но то, что Ворошилов и Буденный Рождество 1920 года встречали в Нахичевани и в Ростове — это исторический факт.
В газете «Молот» 1933 года были опубликованы воспоминания Буденного «Как мы брали Ростов»:
«Это было 8 января 1920 г. Наша конница подошла к Ростову с северной стороны. Здесь находились громадные силы противника. На участке в 15 кил. у противника было сосредоточено 15 000 пехоты, 21 танк, 400 пулеметов и 105 орудий; правый фланг прикрывал корпус Мамонтова, численностью до 3 000 всадников».
Далее Буденный пишет, что в плен было взято 12 000 солдат и офицеров. Белые офицеры и солдаты не ожидали вторжения красных в город. Они, как и все ростовцы, отмечали Рождество, гуляли по улицам.
Буденный писал: «Вот еще маленькая иллюстрация неожиданности появления красных. На улице гуляет офицер с дамой. Подходит красноармеец и объявляет ему, что он арестован. Тот начинает суетиться и говорит:
− Господа, пропуск мой на квартире, там же и часть стоит. Не угодно ли пройти со мной?
И офицер вместе со своей частью попадает к нам в плен.
Потом белогвардейцы, поняв, в чем дело, с остервенением стали строить баррикады, но долго продержаться им не удалось».
Нахичеванский художник С. П. Чахирьян также оставил интересные воспоминания, которые частично опубликованы в книге В. Смирнова «Летопись Нахичевани-на-Дону». Описывая события января 1920 года, Чахирьян писал:
«Уже утром (после освобождения Ростова от войск Деникина) к нам на постой пришли семь красноармейцев. Все это были молоденькие крестьянские ребята из центральной России, старшему едва было 30 лет. Осторожно ступая сапогами по натертому паркету, они внимательно рассматривали нарядные комнаты нашего дома. Большой интерес вызвал черный рояль, стоявший в зале, они нерешительно потрогали клавиши, прислушиваясь к звукам, и мама, сыгравшая им мелодию, вызвала у них шумное одобрение. Одобрение заслужило и большое зеркало, занимавшее простенок между двух окон. Перед ним они оправили гимнастерки, подтянули ремни, поправили чубы, видневшиеся из-под буденовок и кубанок. Но полный восторг и умиление вызвал бабушкин бронзовый аквариум, в котором плавали красивые розовые вуалехвосты и черный телескоп. В то время в городе аквариум был редкостью, и понятно, что им, знавшим рыбу только на воле, увидеть ее в таком восьмигранном сосуде, да еще такую удивительную рыбу, как телескоп, было в диковинку. Они рассматривали рыб, встав на колени перед аквариумом, стучали по стеклу пальцами, цокали языком, не переставая восхищаться…»
Надо сказать, что в Красной армии тогда воевали люди разных национальностей − башкиры, китайцы, евреи, латыши. Люди были разные. Конечно, кто-то воевал за идею, а кто-то просто грабил и хотел легкой наживы.
Далее Чахирьян вспоминал, что белые укрепились в Батайске. И за этот город начались ожесточенные бои. Чахирьян, в частности, писал:
«Пользуясь передышкой на фронте, красноармейцы обжились у нас в доме, вечерами играли на гармошке, завели себе подруг. Отношения с ними были чудесные, в особенности у отца, который легко сходился с людьми. Один из красноармейцев даже не на шутку влюбился в нашу кокетливую хохотушку горничную Варю и женился на ней. Свадьба была обставлена по всем правилам крестьянского обычая: начальник отряда, за отсутствием родителей невесты, сватал Варю у моих родителей, потом невеста с женихом просили благословения, их благословили иконой, целовали и велели жить в любви и согласии. Венчались они в церкви, а свадьбу справляли, конечно, у нас в зале, куда внесли и раздвинули на всю его необъятную длину обеденный стол. Стол мама накрывала белой камчатой скатертью, не пожалела парадный столовый сервиз и хрустальные бокалы. На свадьбе был, наверное, весь полк. Много ели, пили и плясали».
Счастье молодоженов было недолгим. Нахичеванский художник С. П. Чахирьян описал и печальный финал любовной истории Вари и ее молодого мужа.
«Жил у нас и начальник снабжения, кажется, Медведев. Он вечером выпивал со своими дружками в зале за так и оставшимся после свадьбы раздвинутым и накрытым столом, как вдруг стекла в доме дрогнули от дальнего сильного взрыва. Тут же зазвонил телефон. Оказывается, на путях ростовского вокзала диверсионная группа деникинцев взорвала железнодорожный состав с боеприпасами. Помню как бумага побледневшего Медведева, выбегающего из дома, чтобы ехать на место взрыва. Больше он к нам не вернулся. Пространство между Ростовом и Батайском, затопляемое в половодье рекой, образует труднопроходимые топи, болотца, озерки. Деникинская армия крепко укрепилась в Батайске, и Красная армия много раз безуспешно шла на штурм Батайска через эти болотистые места. Много бойцов Красной армии полегло при этих штурмах, ранило несколько и наших красноармейцев, живших у нас, не вернулся из-под Батайска и молоденький Варин муж».
К несчастью, очень много соотечественников покинуло Россию в годы гражданской войны. Среди них было немало ярких и талантливых людей. Среди таких ярких личностей я бы отметил художника Григория Ивановича Шилтяна. Шилтяны были выходцы из Нахичевани-на-Дону. Очень уважаемая семья, которая жила в самом центре Ростова, в Солдатской слободе. Григорий Иванович Шилтян стал впоследствии художником с мировым именем. Его работы высоко ценил сам Папа римский.
Григорий Шилтян в годы гражданской войны навсегда покинул Ростов и Россию. Художник оставил интересные воспоминания. В них он рассказывает и о Ростове в годы гражданской войны. Вот как Шилтян описывает наш город перед приходом красных в 1918 году:
«Мы жили в центре, но наше жилище было скромным, и, наверное, мою маму, вдову с тремя детьми, не сочли бы за капиталистку; другие родственники наоборот впали в панику. Дядя Мелконов жил в большом доме, недавно выстроенном на главной улице, в доме, который по его расчетам должен был составить славу городу; этот дом был девятиэтажным и должен был включать в себя синематограф, театр, кафе, магазины и т. д.
Взрослые были встревожены; иногда приходили страшные вести: говорили, что убиты некоторые известные в городе люди. Городом правила анархия, он практически оказался в руках бандитов и хулиганов.
Однажды утром, когда я смотрел из окна на пустынную, заснеженную улицу, то увидел, как перед одним из домов, стоящим в пятидесяти метрах от нашего, скопилась масса людей, угрожающе кричавших и размахивающих руками.
Там жил один мой знакомый, по имени Георгий, красивый двадцатидвухлетний парень, незадолго до революции мобилизованный на учения в звании лейтенанта, он носил великолепную военную форму и блестящие сапоги.
Я помню, как он гордо прохаживался по Садовой, но война закончилась прежде, чем его направили на фронт, и его военная карьера свелась только к тем прогулкам.
Грозная толпа придвинулась к двери его дома: внезапно распахнулись створки, и появилась дрожащая фигура Георгия с бледным, как снег, лицом, в окружении вооруженных ружьями и палками людей, которые выволокли его на улицу. Кто-то обвинял его в том, что он офицер.
Толпа выкрикивала угрозы все громче и громче; круг сомкнулся, и я услышал несколько револьверных выстрелов, сопровождаемых страшным криком. В испуге я отпрянул от окна, но болезненное любопытство взяло верх, и я опять выглянул: толпа убиралась прочь, оставив на улице почти голый труп бедного юноши. Вскоре после этого из дверей вышла обезумевшая от горя женщина, которая бросилась к бездыханному телу: это была его мать. Не знаю, как долго ей пришлось стоять неподвижно на снегу рядом с трупом, потому что никто не осмеливался выйти из дома, чтобы утешить ее или оказать помощь».
Свои воспоминания Шилтян назвал «Мое приключение». Надо сказать, что приключения выдающегося художника двадцатого столетия были не только интересными, но и полны страшными испытаниями.
А вот как трогательно описал свой последний день в Ростове Григорий Иванович:
«…В конце октября красные отвоевали Харьков и устремились к Ростову. Белая армия была деморализована, и ее лидеры пытались контролировать ситуацию в тылу с помощью террора. В поисках мужчин осматривали дом за домом. Делать портреты с генералов к успеху более не привело бы. Я понял, что гражданская война может продолжаться долго, а для меня больше не было путей спасения и в скором времени меня бы бросили в кровавую бойню. Поэтому в моем мозгу категорически и решительно созрел четкий план бегства: я собирался достать фальшивые документы и с ними добраться до какого-нибудь черноморского порта, где неважно как сяду на пароход в Константинополь, а оттуда в Европу. Мама тоже понимала необходимость моего отъезда, потому что мой возраст подвергал меня разным серьезным опасностям…
Было 20 ноября 1919 г., роковой день моей жизни. Сквозь свист ледяного ветра слышались выстрелы, доходящие с окраин. С наступлением темноты я вышел из дома, чтобы отправиться на поиски новостей, и случайно встретил начальника своего госпиталя, который мне сказал: «Сегодня с товарной станции в трех километрах от города отходит поезд с тяжелобольными, если хочешь уехать, я могу дать тебе разрешение на передвижение и вход на перрон».
…Я вернулся домой, волнуясь перед самым решительным шагом моей жизни, представляя себе, что буду оторван от семьи на срок, не превышающий шести месяцев или, в крайнем случае, года, поскольку думал, что гражданская война дольше не продлится. Но это ложное убеждение подкрепляло мою силу воли, в то время как подсознание, наоборот, предчувствовало, что этот разрыв может оказаться окончательным. Это было, как по собственной воле навсегда вычеркнуть самых дорогих людей из головы и сердца, оборвать все связи с ними, обрубить концы, убежать к идеалу неизвестному и, возможно, эфемерному или недостижимому.
Почти наступила ночь, и возбуждение не давало мне произнести ни единого слова. Я в последний раз прилег на диван в нашей столовой, пытаясь собраться с мыслями и остудить рассудок, так как мучительные сомнения одолевали меня со всех сторон.
Моя одержимость всё пересилила, и я решил уходить. Резко поднявшись, я сказал маме: «Я должен сегодня вечером вас покинуть, больше терять времени нельзя, через час всё должно быть готово: необходимые документы у меня уже есть». Мама с тревогой смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в то время как горячие слезы выдавали ее волнение, и глухим голосом сквозь плач она сказала мне так: «Если это нужно, уезжай; ты ведь мужчина».
Мои брат и сестра ошеломленно смотрели на меня. Света не было, мы собирали чемодан при свечах; дети плакали, а мама молча собирала и укладывала мои вещи.
Вскоре всё было готово. Я походил на лунатика и смотрел в лица моих близких, пытаясь заглушить эмоции и собирая волю в кулак, отвлекая себя мыслями о том, что свечи придают сцене сходство с картинами «Ночного Герардо». Было девять часов вечера. Мы хотели поужинать вместе в последний раз, но никому кусок не лез в горло.
В какой-то момент появился Иван, старый дворник, служивший у нас много лет, он должен был нести мой багаж, со словами: «Готово, барин, пойдемте». Я обнял плачущих брата и сестру и спустился вниз по лестнице в сопровождении мамы, которая держала в одной руке керосиновую лампу, защищая другой рукой ее от ветра.
В дверях в последний раз у меня сжалось сердце: лицо побледнело, плакать она перестала, но смотрела на меня своими большими, широко раскрытыми глазами, которые запомнил навсегда. Иван взвалил чемодан на плечо и вышел первым на снег. Я обнял маму еще раз и шагнул в темноту. Мама осталась стоять в дверях. Шагов через двадцать я обернулся, но сквозь темноту увидел только слабый свет лампы. В тот миг меня подмывало вернуться в мамины объятия, но я решительно продолжил путь.
Через некоторое время я вновь обернулся, маленький огонек еще светился. С каждым разом, когда я поворачивался лицом к этому отблеску, он становился всё слабее и слабее, пока не исчез совсем. Всё было кончено. Но и по сей день случается, что нет-нет, да и мелькнет тот огонек перед моими глазами, и тогда сердцу становится больно. Всю свою жизнь я задаюсь вопросом, правильно ли я сделал, покинув свой дом и Россию. Это трудное решение повлияло на всё мое дальнейшее существование. Не слепой случай, подтолкнувший меня к одному из возможных решений вместо другого, а моя воля, мой свободный выбор.
Вот так навсегда покинул Ростов и Нахичевань выдающийся художник двадцатого века.
Георгий Багдыков