«За каждого душа болит»: военная медсестра о работе с пациентами на Донбассе

Она рассказала, сложно ли женщине в военной организации,  чем служба на Донбассе отличается от Сирии и какого, порой самого странного поведения  ждут от пациентов, которых кладут на операционный стол.  

— Сколько вы жили в Приморье? 

— Более десяти лет. Практически каждые выходные бывала во Владивостоке, люблю его.  У нас же принято считать, что Владик — это такой «наш Лос-Анджелес». Сама в Лос Анджелесе не была, конечно, но по картинкам и правда похоже. Он прекрасен  в сумеречное время, когда включается иллюминация, подсветка мостов. Вообще очень  люблю море, вот чего сейчас точно не хватает, так это его. В Приморье очень много  заливов, которые летом хорошо прогреваются, купание получается не хуже, чем на любом  курорте.  

Зимой много катались на лыжах, сноубордах. В крае вообще много туристических баз,  часто собирались компанией и ходили в горы, на Пидан, например, очень красивое место.  

— Почему уехали из Приморья? 

— Перевод в центр России был связан, скорее, с дальнейшим обучением ребенка, дочка  хотела поступать в вуз в Питере или в Москве. Так что пришлось переводиться по службе  ближе к центру России. Дочь не разделяет мою тягу к медицине, к сожалению. Она — гуманитарий, есть склонность к изучению иностранных языков. Иногда думаешь, где  лучше — во Владивостоке или Питере? Трудно сказать, везде свои плюсы и места очень  разные, все-таки мы живем в большой стране. Владивосток более солнечный, там море,  а в Питере, например, белые ночи. 

— Сложно женщине работать в военной организации, где всем командуют мужчины? 

— Нет, не сложно, это вообще-то нормально, что кто-то командует, как без этого управлять.  К этому как раз привыкаешь быстро. Ну, а то, что командуют одни мужчины, ну так это же  армия. Но помимо того, что мы военнослужащие, мы же еще и врачи, так что отношение  не только как к подчиненным, но и как к коллегам, поэтому к нам прислушиваются, с нами  считаются. Мы ни в чем тут не ущемлены.  

— Расскажите, что это за мужчины, с которыми вы работаете? 

— Настоящие. Всегда поддержка и помощь в любых аспектах: в работе, в чем-то  жизненном — благоустройство быта, в палатке что-то нужно. Все откладывают свои дела  и говорят: «Да-да, конечно, все решим» или «Подожди немного, сейчас мы все сделаем».  Одним словом, нет у нас проблем с нашими мужчинами в отряде.  

Вообще люди здесь интересные, конечно. У каждой из сестер свой опыт, многие уже  прошли военные конфликты, любую спроси, она такую историю расскажет — кино снимать  можно. Ну и потом, здесь же особые условия, люди в таких командировках проявляют себя  по-другому, чем в ППД (в пункте постоянной дислокации, место, где медики работают в  мирное время — прим. ред.). Так что обстановка все главные качества человека  просвечивает, как лакмус, сразу виден весь ты, какой есть, истинный, настоящий. И  конечно, менее опытным тут в совете или помощи никто отказывать не станет.  

— Ваша семья волновалась, когда вы сюда поехали? 

— У меня семья — дочь и мама, сейчас они вместе, ждут меня. Ну, если честно, я немного  не досказала про сроки и про то, как здесь… в общем, сглаживала, чтобы не переживали. У 

нас есть возможность созваниваться. На вопрос «Как дела?» ответ всегда «Все хорошо, все  хорошо». 

«Пока у нас еще никто на столе не ушел» 

Когда Екатерина переходит от воспоминаний о Владивостоке и семье к работе, она заметно  меняется. Становится сосредоточенной, собранной, в интонациях теперь меньше мягкого  женского, зато в речи бросается в глаза точность формулировок, в ней теперь меньше  эмоций и больше наблюдений. Милая женщина и мама сразу становится военнослужащим  врачом, впрочем, когда речь заходит о главном — человеческих страданиях, женщина как  бы возвращается, но на ней по-прежнему погоны военно-медицинской службы. 

— Это первая ваша военная командировка? 

— Нет, вторая. До этого была в Сирии. Но там я оказалась не с самого начала и когда  приехала, там было уже как бы полумирное время. Так что там было намного спокойней,  проще. А здесь прямо работа-работа. Напряженная, требует внимания стопроцентного,  полной концентрации. 

— Все время смотреть на кровь, на внутренности — как вы потом с себя это  сбрасываете?

— Мы врачи, мы этому учились. И с этим и в пункте постоянной дислокации сталкивались,  так что… Меньше всего обращаешь внимание на кровь. А вот люди, которые оказываются  на операционном столе. Их истории, травмы — вот это запоминается. Помню хорошо  одного парня, ампутация ноги. Сама травма очень тяжелая — он понимал, с какими  трудностями потом столкнется, но бодрился, боролся с тяжелыми эмоциями. Когда его  клали на операционный стол, он пел «Катюшу», не знаю почему именно эту песню, да и  сам он не знал, уверена. Просто такой способ противостоять апатии. Меня это проняло,  конечно.  

Помню, поначалу было у него страх, конечно, что «это все, все пропало». Мы его  подбадривали, что есть современные протезы, жизнь не кончилась, надо только  ее изменить под себя и новые условия. В целом, помогло. Конечно, потом будет протез,  должно быть все хорошо. На это просто нужны время и большая работа психологов. Вот  такие вещи, конечно, все равно через себя пропускаешь, невольно представляешь, как бы  ты себя вел на их месте. А они совсем молодые, моложе меня.  

Но главное, тьфу-тьфу-тьфу, не знаю, по чему стучать… В истории отряда пока нет случаев,  чтобы человек у нас ушел на операционном столе 

— Как вы думаете, у женщин-медработников сочувствия больше, чем у мужчин? Как  вообще насчет известного цинизма докторов? 

— Да это просто более заметно — те же слезы, например. Мужчины переживают и сострадают не меньше, но им даже сложнее, потому что все это они держат в себе. Цинизм  в профессии включается в момент работы за операционным столом. Ум должен быть  холодным, должна быть решимость. А потом ты выходишь оттуда — за каждого душа  болит. 

— Какие ранения встречаются наиболее часто? 

— Да все возможные. Огнестрелы, минно-взрывные, травматические ампутации — это  когда подрываются.  

Еще запомнился один парень, тяжелый, мы тогда еще стояли в одном из приграничных  регионов, и всех, кого у нас прооперировали потом отправляли в областную больницу. Мы  потом его отслеживали интересовались, как он поправляется.  Вот он запомнился тем, как только отошел от наркоза, сразу начал: «Вот, сейчас я  быстренько выздоровею и опять поеду к нашим туда». А у него множественные ранения,  сложная лапаротомия (разрезание тела в области живота для доступа к органам — прим.  ред.), удаление селезенки. Над ним работали три хирурга. Были, скажем так, сомнительные  моменты, но доктора справились. Думаю, у него длительная реабилитация потом была,  тяжелое состояние все-таки. И он в таком положении сразу после операции вот это все: «У  меня там парни остались, пацаны мои, мне обратно»….  

— А мирные жители к вам поступают?

— Да, вот вчера например, рыбака привезли. Рыбачил, получил огнестрел. Странная  история, конечно, говорит «шальная пуля», в голеностоп попало. Обстоятельств не  знаем, поступил поздно вечером. Длительная реабилитация будет — перелом, подпортила  пуля ему жизнь, одним словом.