«Передо мной стояла красавица»: донские армяне в творчестве писателя Антона Чехова

Пожалуй, самый известный рассказ Чехова, которым особо гордятся армяне, − «Красавицы».

Он был написан Антоном Павловичем Чеховым в 1888 году. В этом же году и был впервые опубликован в журнале «Новое время» (№ 4513 от 21 сентября с подписью Ан. Чехов).

О чем же этот рассказ? Можно сказать, что в этом рассказе отразились впечатления Чехова от посещения армянского села Большие Салы. А если еще точнее, то писатель был впечатлен местной красавицей.

Рассказ «Красавицы» написан от первого лица. Суть первой части рассказа такова. Однажды летом автор, будучи гимназистом, ехал на лошадях с дедушкой в Ростов-на-Дону. Они остановились в армянском селе. В доме богатого армянина. Дедушка вел разговоры с армянином об овцах, выпасе скота. Юноша же тосковал, изнывал от жары и духоты. Все это длилось до тех пор, пока не появилась дочь богатого армянина. На вид девочке было лет шестнадцать, и звали ее Маша.

Как красиво, как поэтично Чехов описывает свою встречу с этой юной девушкой! На мой взгляд, это стоит прочитать:

«Хозяин пригласил меня пить чай. Садясь за стол, я взглянул в лицо девушки, подававшей мне стакан, и вдруг почувствовал, что точно ветер пробежал по моей душе и сдунул с нее все впечатления дня с их скукой и пылью. Я увидел обворожительные черты прекраснейшего из лиц, какие когда-либо встречались мне наяву и чудились во сне. Передо мною стояла красавица, и я понял это с первого взгляда, как понимаю молнию. Я готов клясться, что Маша, или, как звал отец, Машя, была настоящая красавица, но доказать этого не умею».

То, что Маша очень красива и понравилась внуку, сразу понял и дедушка.

«Мой дедушка, восьмидесятилетний старик, человек крутой, равнодушный к женщинам и красотам природы, целую минуту ласково глядел на Машу и спросил:

− Это ваша дочка, Авет Назарыч?

− Дочка. Это дочка… − ответил хозяин.

− Хорошая барышня, − похвалил дедушка.

Красоту армяночки художник назвал бы классической и строгой. Это была именно та красота, созерцание которой, бог весть откуда, вселяет в вас уверенность, что вы видите черты правильные, что волосы, глаза, нос, рот, шея, грудь и все движения молодого тела слились вместе в один цельный, гармонический аккорд, в котором природа не ошиблась ни на одну малейшую черту; вам кажется почему-то, что у идеально красивой женщины должен быть именно такой нос, как у Маши, прямой и с небольшой горбинкой, такие большие темные глаза, такие же длинные ресницы, такой же томный взгляд, что ее черные кудрявые волосы и брови так же идут к нежному белому цвету лба и щек, как зеленый камыш к тихой речке; белая шея Маши и ее молодая грудь слабо развиты, но чтобы суметь изваять их, вам кажется, нужно обладать громадным творческим талантом. Глядите вы, и мало-помалу вам приходит желание сказать Маше что-нибудь необыкновенно приятное, искреннее, красивое, такое же красивое, как она сама».

Чехов очень романтично и трогательно описывает чувства героя рассказа к Маше.

«Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторг и не наслаждение возбуждала во мне Маша, а тяжелую, хотя и приятную, грусть. Эта грусть была неопределенная, смутная, как сон. Почему-то мне было жаль и себя, и дедушки, и армянина, и самой армяночки, и было во мне такое чувство, как будто мы все четверо потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уж больше никогда не найдем. Дедушка тоже сгрустнул. Он уж не говорил о толоке и об овцах, а молчал и задумчиво поглядывал на Машу».

Конечно, эта встреча с Машей на юного гимназиста произвела огромное и неизгладимое впечатление. Но не только на него одного.

«Три часа ожидания прошли незаметно. Мне казалось, не успел я наглядеться на Машу, как Карпо съездил к реке, выкупал лошадь и уж стал запрягать. Мокрая лошадь фыркала от удовольствия и стучала копытами по оглоблям. Карпо кричал на нее „наза-ад!“. Проснулся дедушка. Машя со скрипом отворила нам ворота, мы сели на дроги и выехали со двора. Ехали мы молча, точно сердились друг на друга. Когда часа через два или три вдали показались Ростов и Нахичевань, Карпо, все время молчавший, быстро оглянулся и сказал:

− А славная у армяшки девка!

И хлестнул по лошади».

(Источник: А. П. Чехов. Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. Сочинения. Том 7. М., «Наука», 1985)

Надо сказать, что рассказ «Красавицы» понравился не только донским армянам, но и современникам Чехова. Например, критик А. С. Лазарев писал: «Прелестная вещь по языку и по симпатичному описанию. Психологическая черта − грусть при виде красавиц − подмечена замечательно верно» (ЦГАЛИ, ф. 189, оп. 1, ед. хр. 19).

Но не только критик Лазарев был тронут этим рассказом Чехова. В. Альбов считал, что рассказ «Красавицы» следует отнести к тем произведениям, где «слышится глубокая, затаенная тоска по идеалу, которому нет места на земле, тоска по скрытой в жизни красоте, мимо которой равнодушно проходят люди и которая гибнет, никому не нужная и никем не воспетая» («Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова…» − «Мир божий», 1903, № 1, стр. 89).

Чехов и Нахичевань

О том, что Чехов бывал в Нахичевани, мы можем узнать из его писем и дневниковых записей.

На сайте «Детские библиотеки города-курорта Кисловодска» вы можете прочитать о том, как писатель в 1896 году приезжал на Кавказские Минеральные воды. Более того, в своей записной книжке Антон Павлович написал: «23 августа выехал из Таганрога, Ростов, Нахичевань, в Кисловодск прибыл 24 августа». Далее писатель рассказывает, где он остановился, как принимал нарзанные ванны.

Как я уже писал, в дневнике Чехова есть записи и о ростовской Нахичевани: «Был в Нахичевани − какая перемена! Электричеством освещены все улицы» (Сочинения, т. 17).

Но Чехов не просто бывал проездом в Нахичевани. Он тесно общался с нахичеванскими армянами. И это общение нашло отражение в его рассказе «Либеральный душка».

«Каждый год на святках чернопупские губернские дамы и чиновники губернского правления дают с благотворительною целью любительский спектакль. Прошлогодний спектакль вышел неудачен, так как распорядительская часть была в руках старшего советника Чушкина, „бурбона“, урезавшего наполовину пьесу и не дававшего воли рассказчикам. В этом же году любительский персонал запротестовал. Выбор пьесы дамы взяли на себя, внешняя же часть и выбор рассказчиков, певцов и распорядителей танцев были поручены чиновнику особых поручений Каскадову, человеку молодому, университетскому и либеральному».

Краткое содержание рассказа таково. Для проведения любительского спектакля Каскадову нужен исполнитель рассказов в антрактах. Выбор падает на Тлетворского, как отзывается о нем столоначальник Кисляев:

«В прошлом годе он, шельма, превосходно рассказывал… Одна рожа чего стоит! Пьет, каналья, но… ведь все таланты пьют!»

Предлагая Тлетворскому подобрать репертуар, Каскадов ни в чем его не ограничивает:

«Свобода полная! Полнейшая, батенька! Читайте, что хотите и как хотите! Потому-то я и взял на себя распорядительство, чтобы дать вам свободу! Иначе бы я не согласился… Не стесняйтесь ни выбором, ничем, одним словом! Вы прочтете что-нибудь… расскажете анекдот… стишки, вообще…»

Тут-то и начинаются проблемы с подбором репертуара. Еврейскую тему трогать нельзя. На вечере будет еврейская семья. Медхер хоть и выкрест, но неловко. Немецкую тему трогать тоже нежелательно. Будет баронесса фон Риткарт. Русскую тему тем более трогать не следует. Все темы отвергаются. А если взять армянскую тему?

Каскадов сам же отвечает на этот вопрос:

«В прошлом году, например, вы рассказали, между прочим, анекдот из армянского быта, где, помните, жители Нахичевани говорят: „Дайте нам ваш кишка, а когда, бог даст, у вас будет пожар, то мы вам два кишка дадим“. Что тут обидного? А ведь обиделись!

− Страшно обиделись! − подтвердил Кисляев.

− «Знаем, говорят, про какой это он Нахичевань рассказывает!» А барышни при слове «кишка» краснели. Разберите вы тут, что прилично и что неприлично! Осторожность и осторожность! Например, хоть русский народный быт взять… горбуновское что-нибудь… Великолепная вещь! Восторг! Но нельзя: его превосходительство находит, что это «издевательство над народом»! Он отчасти прав, но… ужасное время, между нами говоря! Черт знает какое время!»

Заканчивается все тем, что Тлетворского обвиняют в том, что он односторонен.

«Тлетворский покраснел и почесал себе глаз.

− Зачем же вы меня зовете, ежели я безнравственный и односторонний? − проговорил он, поднимаясь и направляясь к двери. − Я не напрашиваюсь.

По уходе Тлетворского Каскадов зашагал.

− Не понимаю я таких людей, Захар Ильич! − заговорил он, ероша свою прическу. − Клянусь богом, не понимаю! Я сам не рутинер, не отсталый… либерал даже и страдаю за свой образ мыслей, но не понимаю я таких крайностей, как этот господин! Я, ну и… жандармский поручик Подлигайлов слывем за вольнодумцев… общество косится на нас… Его превосходительство подозревает меня в сочувствии идеям… И я не отказываюсь от своих убеждений! Я либерал! Но… такие люди, как этот Тлетворский… не понимаю! Тут уж крайность, а крайних людей я, грешный человек, не выношу! Сам я не консерватор, но не выношу! Осуждайте меня, называйте рутинером… чем хотите, но не могу я протянуть руки господам, а la Тлетворский!

Каскадов в изнеможении опустился в кресло и задумался…

− Прогнать, вот и все! − пробормотал Кисляев, прикладывая от нечего делать к манжетке печать. − Прогнать… вот и… все!.. вот… и все!»

(Юмористический журнал «Осколки», 1884, № 51, 22 декабря (ценз. разр. 21 декабря), стр. 4−5. Подпись: А. Чехонте. А. П. Чехов. Сочинения в 18 томах // Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. − М.: Наука, 1975. − Т. 3. [Рассказы. Юморески. «Драма на охоте»], 1884−1885. − С. 135−138)

С моей точки зрения, рассказ «Либеральный душка» на все времена. Антон Павлович Чехов, несомненно, был настоящим мастером художественного слова. Он гениально описывал людские характеры и нравы, в том числе не обошел вниманием и донских армян.

Георгий Багдыков